Пропавшая ватага - Страница 4

– Здрав будь, дядюшка Кондрат! Как рука, не болит ли?

– Ничо, Настенушка. Ныне прошла уж! Слава те господи, отболела.

– Удачи во всем… и тебе, кормщик добрый, Кольша!

– Тебе тоже удачи, Настя. Чего к нам не захаживаешь?

– Зайду еще. Да ведь и так, почитай, с Авраамкой твоей все время вместе. Ой, Михей! Ты что же, дубинищей своей рыбу бить собрался? Смотри, распужаешь только.

– Рыбу, Настена, не рыбу – а вдруг зверь какой? Морж или нуер чертов?

– Да нуер-то по такой хладной воде не пожалует.

– Ла-адно, Бог вам в помощь!

– И тебе…

– Добра жонка у нашего атамана, – посмотрев вслед убегающей деве, одобрительно засмеялся здоровяк Михейко Ослоп, прозванный так за любимое свое оружье – изрядных размеров дубину, в бою запросто валившую всадника вместе с конем.

– У Серьги тоже добрая – Митаюка, – промолвил кто-то из молодых казаков. – Где ж только запропастился?

– Атаман сказывал – круг вскорости собирать будет, – уверенно пояснил Михейко. – Решать, на выручку кто пойдет. Путь-то их, слава богу, известный. Ну… почти…

Яшка Вервень встрепенулся и потер руки:

– Я б с радостию пошел!

– И деву свою младую оставил бы? Ась?

– Так ведь, дядько Кондрат – не навсегда ж! Выручим своих и…

– Я б тоже пошел!

– И я.

Один Михейко ничего не кричал, молча отвязывал причальный канат да думал – никому не мешая, не торопясь, – как всегда и любил. Умен был бугаинушка – не отнимешь! Правда, мало кто про ум его ведал, пожалуй, один лишь атаман и знал точно. Сейчас дубинщик подумал вдруг про Настю и Митаюки. Другим эти девы просто к слову пришлися, а он вот взял и сравнил. Обе – Митаюки с Настеной – чем-то похожи были, не внешне, конечно, а внутренне – обе дружелюбные, улыбчивые, только… Только вот взять Настю – и на глазах она, и когда не видать – одно и то же про нее – хорошее и доброе! – думается, а вот про супружницу Матвея Серьги – немножко не так. Михейко вот вспомнил – ежели на глазах Митаюки, тут где-то, рядом трется, так кажется, что одним видом своим душу греет, будто милее ее и нет никого в целом свете, а с глаз долой, то уже немного не то – да, и миленькая она, и добронравная, и хорошая-то для всех, а все же… не так, как ежели на глазах, рядом. Очаровывает, что ли, Митаюки одним своим видом? Так ведь и очаровывает, бугаинушка давно к сей деве присматривался, все думал-гадал – не чаровница ли? Теперь вот рассудил так – чаровница, тут и думать нечего! Так вот и к лучшему, пусть даже и мужа своего Матвея Серьгу Митаюки очаровала, так ведь любит его по-настоящему – это и слепому видать. Так что, выходит, все чары ее – казакам на пользу.

Отчалил струг, выперся веслами на полную воду – по указу кормщика Кольши Огнева казаки подняли мачту, вздернули парус, поплыли, хватая ветер, не ходко – в этих местах рыбы почти везде полно, далеко ходить незачем.

– Ух ты, гляньте-ка – шатер чей-то! – оглянувшись, с удивленьем воскликнул Ухтымка, казак уже женатый, однако сохранивший вечную свою почти детскую удивленность – ух ты! – за что и прозвали когда-то Ухтымкой.

– То Маюни-остяк с Устиньею возвернулся, – со знанием дела пояснил Яшка Вервень, тоже уже женатый на субтильной красавице Ябтако-нэ, что была родом из дальних северных земель, когда-то разграбленных ватагой во время бесшабашного и лихого налета.

Молодую полоняницу казак – так уж вышло – в жены взял честь по чести – испросил руки у ближайшего родственника, старшего брата, ныне обретавшегося бог знает где, в странной компании местного колдуна-изгоя Енко – приблудного дружка самого атамана Егорова. Да многие казаки брали в жены местных – а те не дичились, на сожительство шли с охотою, понимали вроде, как когда-то та ж Митаюки или подружка ее Тертятко-нэ – уж лучше один мужчина, чем скопище. В общем-то, всем было от того хорошо – и (понятно) казакам, и полоняницам-девам, коих никто уже не охранял и не считал за пленниц. Все вместе – посадом, у стен крепости-острога – и жили, кто в чумах, а кто и в недавно срубленных избах, путь и небольших, да зато своих, личных.

– А чего ж остяк-то – наособицу решил? – вытянув тощую шею, поинтересовался Игумнов Тошка. – И как у них с Устиньей-то?

– Хорошо у них с Устиньей, – выказывая свою осведомленность, снова заважничал Вервень. – Вроде как муж и жена теперь, мне про то Семка Короед сказывал, а ему – Яким.

– Ой, Короед! – отрываясь на миг от тяжелого рулевого весла, вплеснул руками кормщик. – Нашли кого слушать. Семка соврет, недорого возьмет.

Яшка шмыгнул носом:

– За что купил, за то, робяты, и продаю. А правда иль нет – судить не берусь.

– Дак чум-то – точно остяка? Маюни?

– Его. Так Семка сказывал, с ночной сторожи сменясь.

– Хэ! Семка.

– Да вон он, остяк-то, на бережку с острожкою! Небось рыбки набить вышел. Эй, Маюни!!! Эге-е-ей!

Казаки замахали руками, стоявший на камнях с острогою остяк вздрогнул, поднял глаза… заулыбался, махнул:

– Пусть ваш день будет рыбным! Да поможет вам Нум-Торум и повелительница вод, великая гагара.

– Эй, э, остяк! Заходи вечерком к костерку. Посидим, покушаем!

Ничего больше не отвечал Маюни, лишь снова помахал проплывавшему мимо стругу рукой, да вдруг почувствовал, как защемило сердце.

В Доме девичества ее прозвали Меретя – Быстроногая, – и прозвали не зря, Меретя все время торопилась, всегда: где бы можно было пройти пешком – бежала бегом, где б посидеть или вообще прилечь – волчком вертелась, в спокойствии ей было плохо. Когда пришли белокожие варвары, уничтожив селение и забрав с собой оскверненные статуи великих богов, быстрые ноги все же не помогли Меретя спастись – попалась, как белка в ловушку, в плен, правда, там с ней ничего плохого не делали – пару раз только и возжелали, может, потому что Меретя казалась куда младше своих лет, да и вообще выглядела не особенно привлекательно – угловатая, тощая, почти безгрудая, с несуразно большими коленками и остреньким, сильно выдающимся вперед носом. Да уж, не красавица, не дали боги… Зато дали покровительницу – Митаюки-нэ, жену одного из варваров и… и колдунью, это уж Меретя хорошо чувствовала. Не то чтоб Митаюки-нэ особенно покровительствовала этой несуразной девчонке, нет, просто пару раз просила о каких-то мелких услугах – кореньев для амулетов выкопать, цветов нарвать, а уходя с мужем в дальний поход, протянула Меретя засушенный стебелек таволги, обмотанный какой-то нитью. Меретя догадалась сразу – чай, не дура! – не простой это стебель – амулет наговореннный.